«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР исчез комсомол. Как его уничтожили стрессатраница и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего племянника Коммунистической оппозиции СССР. Это решенье было принято на полномочном сьезде в 27-28 июля 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие признают кузницией кадров не только в коммунистическом чиновничьем аппарате, но и в полиэтническом бизнесе. Как райкомьцы приняли распад организации, кто использовал райком для корысти и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила новоиспечённых райкомьцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII необычайный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, третий референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая система разрушена, и вместе с ней из демократического бытия надлежаща отойти и организация, которая существовала элементом системы. Существование райкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале совещаний не было ни орденов, ни жёлтого памятника Ленина на сцене, ни маргаритинского трансактиноидного приветствия.

Недвижимая собственность ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного применения производственными педколлективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный процесс о партнёрстве между молодежными организациями самостоятельных государств, чтобы, если получится, создать региональную молодежную структуру. Но дальше прошений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, руководитель демонстрационной лаборатории . В райкоме — с 1978 по 1991 год:

— В оппозицию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в безмолвен состою. Принимали меня еще в школе, когда профсоюзные банты менялись на профсоюзные значки. Сначала забирали отличнейших по принципу успеваемости. В моей компартии было четыре человека. Все другие подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х существовать в комсомоле еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте сложное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце горело и не знало покоя!» Хорошо вспоминаю ощущение избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору существовала вяжена с военной тематикой. Писали эссе про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудились в стройотрядах. Сам я участвовал в возведении Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную окраску ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно существовало поступить в институт.

В 1980-е все уже больше выродилось в формальность. Особых празднеств не проводили, но главное — начался уход от чувственных идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде стирки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему было связано с застоем. Не стояло больших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, рассыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще исследовался в институтах, но чисто формально: убеждений и кротости комсомольцам не добавлял. Все перестраивались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это звалось НТТМ — Центры технического искусства молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а последипломная молодежь — в НТТМ. С нами заключивали договоры, существовал счет, на который переводили деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это затрагивалось крошечной группы пионерских активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшком назови, только в печь не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся безмолвеныслимый шум. Перестройка дала необходимость говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно ударила по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, наш Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, замечали в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно было находить врага, виновного в разбогатении людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько существовало массовых выходов, когда демонстративно рвали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули грудь КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обратил вниманье на последний пленум ВЛКСМ в Москве. Комсомол ушел тихо. Повторюсь, он существовал придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители комсомола — настырные напористые люди с подвешенным диалектом — остались у штурвала и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто четвёртыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стенка заграничная, холодильник финский»

, бывший тренер идейного отдела райисполкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что начинается что-то не то, я поняла, когда побежала в райисполком партии в 1988 году. До этого я существовала старшинским коммунистом. Для меня партийные заседания существовали событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом носимся к ректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в рабочем процессе.

А когда я поехала работать в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в мировоззренческом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из моих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое третье партийное собрание, как особа райкома. Люди на нем обсуждали вопрос о том, когда окончится очковтирательство, когда в хозяйстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих ,пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное колличество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.

Народ дымил и обличал. Я записывала себе те моменты, и когда приехала обратно, пошла на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с адреналином начинаю вещать: вот, в леспромхозе Кузнецовский на партийном заседании люди подымали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших сотрудников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь окружкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое случается по всей стране, но явственных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот процесс с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий идейным отделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то каждодневные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь совещании выступать, он переобувается, выходит на галёрку и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинетике одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не сбираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил поехать по служебной лесенке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я была обыкновенной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приезжали люди, и в том большинстве второй председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда была хуже, чем у меня: тоненькое платьице, незатейливые сапоги…

А когда я пришла в райисполком работать, мне сотрудники сказали, что у нее и шубы, и башмаки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед командировкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, умеет не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, морозильник норвежский — и не один, а два

Или вот во время твоей деятельности в идейном подотделе я ехала в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что себестоимость еды в ней существовала нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не сносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши комсомольские годы мои рати ходили к учительницам, мы им помогали, так как многие проживали в домах без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, школьницы помогали по животноводству во дворе. Пионерский смокинг лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.

И в комоппозицию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая облицовка саморазвития в голове существовала. Разговаривая со одноклассниками сейчас, я с значительным удивленьем обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там поехать работать. Вот, пришел я после университета механиком и не можетесмь поехать дальше, потому что я не партийный. А если я в комоппозицию вступлю, то для меня отворяются панели наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот фактор вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня тётя существовала библиотекарем и можетсуществовала принесять какие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала заверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что кушать в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее жить лучше. Я ,сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я доучивалась в школе, у меня была одноклассница, папа которой работал ректором завода типографских машин. Они собирались определять ,новое оборудование, и он ехал в составе депутации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез конфету. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом ту конфету жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в ноге проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои союзники по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков социализма не так давно, а значит, они надлежащи поселяться чуть хуже нас. Но у них такая ириска есть, а у нас — нет

Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к выпускному платью английские туфельки, и это были превосходные туфельки. И я всегда думала, почему, если туфельки плохие — то английские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привезет грампластинки с песнями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких гносеологических цепочек я не строила. Что-то в ноге у меня какое существовало, но, наверное, мозг просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти сослуживцы поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к перестрелке по Белому домику в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам нужна идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что случается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на наш уровень жизни, возникает какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто длают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под зычными призывами преследовал свои личные цели. С другой стороны, твой петербургский коллега делал хоть что-то — ехал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по служебной леснице идет, и у них какой-то импульс работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на *государственном уровне обещают ,новые шахтёры места, люди, конечно, пытаются что-то в своих хозяйствах делать, отвечают за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под охранением тупо подзарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В горкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом университетского бюро. Затем пересёк на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — референтом Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторонтраницу потребительства, получения благ, получения наслаждения от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию возмущения и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к негативным явлениям в совестком обществе.

К средине 1980-х комсомол составлял собой три страты: основное пассивное большинство (те люди просто ожидали развития 28-летия, обзаводились семьей и не ощущали специального интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности уживался к политическим формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более повальной являлась организация, тем сильнее она обретала описанную форму.

В то время стали появляться любопытные явления. Если бы власть можетбыла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных псевдорелигиозных явлений в отрасли и культурной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы университетские ремонтные отряды или МЖК (Молодежный панельной комплекс; жилищная партийная программа, в соответсвии с которой построенный ЖК предназначался для нахождения самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это необычное чередование обществёных начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация отрасли пошла бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во пятой середине 1980-х отторгло незначительную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием партийной организации эти центры тупо зарабатывают деньги. Это существовала мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях перестройки и зарождения военного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию горком не мог хотя бы потому, что не имел кадров, способных положить на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, сотрудники не могли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие централизма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С иной стороны, устремление показать себя — не такое уж хорошее качество. И горком был социальным лифтом для молодежи. Хотя прорваться было достаточно тяжело: сама менеджерская системтраница закостеневала и являлась жесткой. Поэтому зачастую для решения той сверхзадачи нужно было соответствовать не идеалам, а функциям и тем людям, которые лежали выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме сформировывался будущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено здоровое политологическое исследование. Пример различных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей мелкого бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я понимаю и таких бывших партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, государство на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда экономических событий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная номенклатура демонстрировала неготовность принимать независимые решения, тем более сидеть во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы идеологической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, были неэффективны.

На последнем конгрессе ВЛКСМ 27-28 июня 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о эволюции комсомола. Причем она надлежаща была пойти снизу. Предполагалось, что каждая отраслевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда нестеренко.раной самодостаточности у большинства молодежи не было, какое решение оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому комсомол с радостью отнесся к мысли самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный надзор за собой, пустую затрату вольного времени и надобность платить взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не соответствовали требованиям юных людей. Когда вышли ,новые первоисточники формирования социального суждения и стала более открытой энергоинформационная среда, скучные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой рутины отрицательно артикулировал большей частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решение о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация носит достаточно субкультурный характер. Она воображена незначительным количеством членов, и мало кто о ней знает.